Бринев, К. И. Судебная лингвистическая экспертиза как отрасль современной прикладной лингвистики [Текст] / К. И. Бринев // Вестник Читинского государственного университета. – 2009. – № 4. – С. 93–99

К.И. Бринев

Алтайская государственная

педагогическая академия

СУДЕБНАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА КАК ОТРАСЛЬ СОВРЕМЕННОЙ ПРИКЛАДНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

Судебная лингвистическая экспертиза – относительно молодая отрасль прикладного языкознания, этот факт обусловливает, по нашему мнению, доминирование стихийных и центробежных тенденций в ее формировании. Безусловно, что роль стихийных факторов в развитии науки трудно переоценить, но при этом необходимы и противоположно направленные исследования, целью которых является критическое обсуждение проблем статуса новой дисциплины и ее места в структуре интралингвистического и интерлингвистического знания и деятельности. Настоящая статья посвящена обсуждению двух вопросов: первый из них связан с обсуждением статуса лингвистической экспертологии как прикладной отрасли современной лингвистики, второй – с выяснением взаимосвязи и взаимодействия собственно лингвистического и юридического уровней в лингвистической экспертологии. Перейдем к непосредственному обсуждению названных проблемных ситуаций.

Место лингвистической экспертологии в структуре лингвистического знания. Юридическая лингвистика – отрасль прикладной лингвистики, предметом изучения которой является область пресечения языка и права. Юридическая лингвистика как отрасль организуется тремя видами отношения между языком и правом. Впервые эти три вида отношений были выделены Н.Д. Голевым в его работе «Юридический аспект языка в лингвистическом освещении» [Голев, 1999].

Н.Д. Голев выделяет такие типы отношений: язык выступает как объект правового регулирования, язык выступает как средство, при помощи которого осуществляется регулирование, и язык является предметом исследования, когда, например, в судебном заседании исследуется спорный текст. Последнее отношение как раз и организует лингвистическую экспертологию – один из разделов юридической лингвистики. Безусловно, названное деление может быть принято, но, по нашему мнению, требуется уточнение: в отрасли, которую мы назвали «лингвистическая экспертология», речевое произведение, скорее, выступает в качестве «следа», отражающего юридически значимую информацию. С этой точки зрения лингвистическая экспертиза не противопоставлена другим видам экспертиз, предметами которых являются определенные типы следов – материальных объектов, способных отражать различного рода информацию [Белкин, 1997; Зинин, 2002; Россинская, 2008; Галяшина, 2003].

В монографии Е.И. Галяшиной [Галяшина, 2003] лингвистическая экспертиза отнесена к другой лингвистической дисциплине, которая называется «судебное речеведение». В названной работе осуществлена попытка выделения новой отрасли лингвистического знания «судебное речеведение» на основе противопоставления теоретического и прикладного аспектов лингвистической науки. Безусловно, тот круг проблем, который имеет отношение, например, к лингвистической и автороведческой экспертизам, носит прикладной характер, но обстоятельство, что факты, выявленные в прикладных исследованиях, не входят в ядро теоретической лингвистики, скорее, говорит о качестве лингвистических теорий, нежели о том, что они (факты) являются «только прикладными».

При очевидной неоднородности прикладной и теоретической отраслей знания они необходимо связаны между собой. Так, по нашему мнению, теоретическая наука не может игнорировать ни одного интересного факта, выявленного в результате прикладных исследований, а тем более факта, который не имеет объяснения в рамках принятой лингвистической теории либо противоречит такой теории. Остается только сожалеть, что такие факты, как порождение речи в патологических состояниях (включая, например, состояние алкогольного опьянения), мера эффективности автороведческих методик, по-видимому, не представляют никакого интереса для теоретической лингвистики, но, мы считаем, что нет никакой необходимости в таком положении дел. Если в сферу интересов лингвистической теории будут регулярно включаться такие факты, то она, вероятно, в конце концов, может стать областью специальных познаний, которая способна являться инструментом для прикладных решений. Поэтому, мы считаем, что концепция судебного речеведения не может быть принята: лингвистическая теория не достигла еще того уровня, чтобы в ней складывались такие же отношения между прикладным и теоретическим знанием, которые свойственны, например, физике. Лингвистическая теория, как правило, построенная на эссенциалистских основаниях и субъективной теории истины, почти всегда оказывается неприменимой к описанию реального положения дел, что отнюдь не свидетельствует в ее (теории) пользу. Ситуация «осложняется» тем, что такое положение всегда может быть объяснено через ad hoc принцип: оно, например, может считаться свидетельством в пользу того факта, что теория всегда относительно независима от практики. Таким образом, в теоретической и прикладной лингвистике складывается парадоксальная ситуация, которую можно определить следующим образом: теоретическая лингвистика занимается своими проблемами, а прикладная – своими. «Хорошая» теория, по нашему мнению, должна быть способна описать и объяснить все факты, которые возникают в прикладных областях, и весьма интересен вопрос о том, какое количество фактов, которые не рассматриваются классической лингвистической теорией, но известны из прикладных исследований, может быть объяснено при помощи этой классической теории, а какое – нет.

Возвращаясь к обсуждению концепции судебного речеведения, отметим, что данная концепция может быть принята только в том смысле, что в каком-то отношении не является важным, как называть отрасль знания, и в данном случае мы имеем конкуренцию номинативных моделей, а не проблему фактического характера. Так, со словесной точки зрения конкурируют две номинативные модели, первая из них связана с номинацией, организованной по типу «судебная психиатрия», «судебная медицина», вторая – по типу «юридическая психология». По нашему мнению, номинация «юридическая лингвистика» (сокращенно – «юрислингвистика») все-таки более приемлема. Юридическая лингвистика, как мы уже отмечали, – отрасль лингвистики, предметом исследования которой является область пересечения языка и права, а судебная лингвистическая экспертиза является одной из подотраслей этой дисциплины, в этом плане современные исследования в области языка и права более похожи на исследования по юридической психологии, нежели по судебной медицине. Так, в сферу интересов юридической психологии входят не только проблемы психологической экспертизы, но и проблемы, не выходящие непосредственным образом в экспертную практику, например, в ней могут описываться такие предметы, как психология жертвы, психология преступника, психология допроса, психология осмотра места преступления и многое другое. Таким же образом в сферу интересов юридической лингвистики входят не только проблемы, связанные с теоретическим и методическим обеспечением производства судебных лингвистических экспертиз, но и проблема юридического языка, прикладные разработки в области судебного красноречия, область, получившая название «юридическая лингвоконфликтогия», таким образом, лингвистическая экспертиза является лишь составной частью выделившейся отрасли лингвистического знания. Вопрос о том, называть ли эту составную часть судебным речеведением, лингвистической экспертологией или судебной лингвистической экспертизой, не имеет принципиального значения.

Проблема разграничения лингвистического и юридического уровней в лингвистической экспертизе. В лингвистической экспертологии проблема разграничения «юридического» и «лингвистического» ставится и решается преимущественно как проблема терминологического характера. Ясно она может быть сформулирована в следующем, например, вопросе: «Что такое оскорбление с юридической и лингвистической точек зрения?».

Характер постановки вопроса обусловлен тем, что в теоретической лингвистике доминирует эссенциалистский подход к построению теорий. В центре теорий находятся концепты (=слова и термины), а не соответствующие или не соответствующие действительности высказывания. В результате того, что слова прилагаются к фрагментам действительности весьма неопределенным образом (в том числе в лингвистике и юриспруденции) и иногда несхожим образом в различных ситуациях, делается вывод об истине как понимании (интерпретации), отсюда истина полагается зависимой от того, как кто-то что-то понимает, и вследствие этого становится субъективной и релятивной.

Полагается, например, что в юриспруденции оскорбление – это умаление чести и достоинства, выраженное в неприличной форме, а в лингвистике признак наличия / отсутствия неприличной формы не является важным, отсюда выводится, что часть квалификаций речевых произведений как оскорблений в лингвистике будет ложной по отношению к квалификациям оскорбления в юриспруденции. Легко показать, что описанная ситуация не имеет отношения к принципу истины как соответствию фактам и не влечет с необходимостью принятие субъективной теории истины. Очевидно, что судья не решает (по крайней мере, не должен решать) проблему названий, для него не важно, как в лингвистике как науке называются определенные фрагменты реальности, а важны совокупности фактов, которые могут быть описаны в истинных или ложных утверждениях и оценены как запрещенные или разрешенные совокупности фактов.

Это может быть объяснено, например, языковыми свойствами правовых норм как определенных типов высказываний. Правовая норма относится по своему характеру к деонтическим высказываниям, высказываниям, которые что-то запрещают и к чему-то обязывают. В теории речевых актов эти высказывания относятся к классу экзерситивов[1] [Остин, 1999, с. 125]. Основная их характеристика заключается в том, что они являются действиями. Тот факт, что кто-то говорит «Я запрещаю..», является действием. Базовое логическое свойство этих высказываний заключается в том, что они не могут иметь истинностных значений, и в этом смысле они оценочны. Эти высказывания являются высказываниями о ценностях, а не о фактах, но они имеют и фактологический (=дескриптивный) компонент, который является объектом оценки, так как оцениваются всегда факты [Остин, 1999, с. 125]. Таким образом, все высказывания права можно охарактеризовать как высказывания, устанавливающие ценности, которые определяют наше поведение, в этом смысле они конвенциональны: мы «договариваемся» вести себя таким-то образом и не вести себя таким-то образом, этим исчерпывается функция этих высказываний.

Все юридические конструкции, такие например, как «состав правонарушения» или «презумпция невиновности» являются ценностями. Так, например, приняв презумпцию невиновности, мы утверждаем следующую ценность: пусть лучше будут отпущены фактически виновные, чем осуждены фактически невиновные (напомним, что согласно Конституции РФ неразрешимые сомнения толкуются в пользу обвиняемого (ст. 49)). Предположим, что мы ввели презумпцию виновности. Тогда мы приняли решение о том, что будем наказывать тех, кто фактически виноват, хотя их вина не будет доказана, но при этом будут наказаны и невиновные. Но мы выбрали вести себя по-другому, и предполагается, что несем ответственность за этот выбор: будучи судьями, мы, например, не должны осуждать тех, относительно которых существуют неразрешимые сомнения в вине или других обстоятельствах дела.

Поэтому мы согласны с А.Н. Барановым, который ставил под сомнение тот факт, что оскорбление является уголовным преступлением [Баранов, 2007, с. 550]. Действительно, вопрос о том, относить ли оскорбление к уголовным преступлениям, является нашим решением. Мы можем решить, что оскорбление – это гражданско-правовой деликт, и, думаем, оскорбление без каких-либо трудностей не будет квалифицироваться как общественно опасное деяние, но будет квалифицироваться как то, что способно принести моральный вред и может «рассматриваться» только в гражданско-правовом порядке. Для такого решения, по нашему мнению, есть «сильные» метаязыковые показания, думаем, что проблема оскорбления трактуется в массовом сознании как личное дело каждого, но не как дело государственной важности, проведение массовых опросов, на наш взгляд, могло бы достаточно убедительно подтвердить данное положение. В конце концов, мы могли бы «вывести» оскорбление из состава правовых норм, принимая тем самым решение о том, что этот факт безразличен для права и что этот тип отношений должен регулироваться моралью и стихийно сложившимися нормами взаимодействия людей в обществе. И для такого решения возможно фактическое обоснование: большинство возникающих речевых конфликтов, в которых «фигурирует» оскорбление, именно так и регулируется. Думаем, что недалеко от истины утверждение о том, что в процентном отношении судебное решение дел по оскорблению невелико, и в каких-то социальных группах решать проблему оскорбления в судебном порядке попросту не престижно. Но мы также можем не менять ситуацию с оскорблением и продолжать осуществлять уголовное преследование лиц, относительно которых имеются основания полагать, что эти лица совершили преступление, называемое словом «оскорбление». Таким образом, любое решение никогда не может быть сведено к фактическому положению дел, но всегда является результатом действий и системы ценностей того, кто принимает это решение.

Но, как мы уже отметили, оцениваются именно факты, таким образом, норма всегда формулируется по отношению к какой-то совокупности фактов. Так, действие, которое называется кражей и заключается в том, что Х взял у У-а Z так, что У не знал и не хотел, чтобы Х брал Z, оценивается как запрещенное и наказывается соответствующим образом. Когда же У знает, что Х берет у него Z, и У не хочет, чтобы Х это делал, при этом несущественно, оказывал ли Х воздействие на У-ка с целью пресечь действия У-ка, это называется словом «грабеж» и влечет более строгие санкции. Диспозиция нормы и описывает фактическое положение дел, которое приемлемо или неприемлемо, таким образом, норма и дескриптивна, т.е. в ней есть уровень описания тех фактов, которые являются предметом оценки.

Для установления этих фактов назначаются экспертизы, в том числе и лингвистическая. Закон определяет случаи назначения экспертизы, экспертиза назначается тогда, когда требуются специальные познания в области науки, искусства и ремесла (ст.ст. 195, 283 УПК, ст. 79 ГПК, ст. 82 АПК, ст. 26.4 КоАП). Так что экспертиза, с одной стороны, – процессуальное действие, предназначенное для установления фактов с целью разрешения дела по существу, с другой стороны, экспертиза является исследованием, которое позволяет или не позволяет установить эти факты. С первой стороны экспертиза – вид деятельности, регулируемый процессуальными нормами, предметом регулирования которых являются общественные отношения, складывающиеся в сфере отправления правосудия. Со второй стороны в экспертизе нет ничего юридического, в ней используются научные теории, которые описывают фрагменты реальности, изучение которых входит в предмет конкретной науки, то есть в ней используются научные теории и специально созданные методики, направленные на решение конкретных исследовательских задач.

Таким образом, выделенные стороны экспертного исследования независимы друг от друга и требуют раздельного описания.

Литература

1. Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста: теория и практика: учеб. пособие / А.Н. Баранов. – М.: Флинта: Наука, 2007. – 592 с.

2. Белкин, Р.С. Курс криминалистики. – Т 2.– М., 1997. – С. 289-345.

3. Галяшина, Е.И. Основы судебного речеведения: Монография / Галяшина Е.И. – М.: СТЭНСИ, 2003. – 236 с.

4. Голев, Н.Д. Юридический аспект языка в лингвистическом освещении Юрислингвистика: проблемы и перспективы : Межвуз. сб. научных трудов / Под ред. Н.Д. Голева. – Барнаул.: Изд-во Алт. ун-та, 1999. – С. 7-38.

5. Зинин, А.М., Омельянюк, Г.Г., Пахомов, А.В. Введение в судебную экспертизу / А.М. Зинин, Г.Г. Омельянюк, А.В. Пахомов – М., 2002.

6. Остин, Дж. Как совершать действия при помощи слов / Д.ж. Остин // Избранное. – М., 1999.

7. Россинская, Е.Р. Судебная экспертиза в гражданском, арбитражном, административном и уголовном процессе / Е.Р. Россинская.  – М.: Норма, 2008. – 688 с.

8. Серль, Дж. Р. Классификация иллокутивных актов / Дж. Р. Серль // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. – М., 1986.

Ст. 280 п.1 Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности – наказываются штрафом в размере до трехсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до двух лет, либо арестом на срок от четырех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до трех лет.

Ст. 282. п. 1. Действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе, совершенные публично или с использованием средств массовой информации, - наказываются штрафом в размере от ста тысяч до трехсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного года до двух лет, либо лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет, либо обязательными работами на срок до ста восьмидесяти часов, либо исправительными работами на срок до одного года, либо лишением свободы на срок до двух лет.