Дубровская Т.В. Терминологический аспект дискурсивных исследований правовой коммуникации // Личность – Язык – Культура: материалы Всероссийской научно-практ. конф. 28-29 ноября 2007 г. – Саратов: ООО Издательский центр «Наука», 2009. – С. 209−219.

Дубровская Т.В. (Пенза) 

Обращение к терминологическому аспекту исследований, посвященных анализу языка в правовом контексте, мы объясняем тем, что проблема терминологии не является только лишь техническим вопросом. Это и проблема понимания того, что такое язык в правовом контексте, в каких проявлениях он существует и как функционирует. С термином дискурс, используемым в юрислингвистике, связан не только определенный круг проблем, но и методология. В настоящей работе мы представим краткий обзор того, какое понимание вкладывают в термин дискурс зарубежные и отечественные исследователи юридической коммуникации и как понятие дискурс соотносится с рядом других терминов, используемых в данной сфере. Поскольку зарубежная судебная лингвистика имеет более давние традиции, мы обратимся сначала к англоязычной терминологии.

Прежде всего отметим, что в зарубежных трудах термин discourse часто употребляется наряду с другими, причем часто обозначения используются как взаимозаменяемые. В статье, посвященной прагматике юридического языка, польская исследовательница B. Kryk-Kastovsky объясняет свою задачу следующим образом: «Главный вопрос, рассматриваемый здесь, таков: в какой степени язык права может быть подвергнут прагматическому анализу, то есть можно ли обнаружить типичные прагматические понятия в этом типе дискурса. Моя гипотеза такова, что язык права имеет в основном те же прагматические свойства, что и разговорный язык» [Kryk-Kastovsky, 2006: 14] (Перевод с английского здесь и далее мой. – Т.Д.). Из цитаты видим, что понятия язык права (the language of law) и дискурс (discourse) используются как синонимы, и языку права приписываются, таким образом, определенные свойства, актуализирующиеся только в процессе речевой коммуникации. Что касается дискурса судебного процесса (court trial discourse), то исследовательница считает его разновидностью юридического языка (legal language). Несмотря на то, что B. Kryk-Kastovsky не называет устность необходимым свойством юридического дискурса, в спектр ее рассмотрения попадает только устный дискурс, причем особое внимание уделяется дискурсу судебного процесса (court trial discourse, courtroom discourse) и его частной разновидности – судебному допросу (court examination). Одной из основных характеристик дискурса судебного процесса B. Kryk-Kastovsky считает его эффективность в достижении дискурсивных целей. B. Kryk-Kastovsky отмечает асимметричное строение судебного дискурса, которое обусловлено различием социальных функций говорящих и которое находит соответствующее языковое воплощение. Юридический дискурс представлен в работе как процесс, а не как вербальный результат правовой деятельности. Отметим существование некоторых разночтений в терминологическом аппарате западной судебной лингвистики. Так,  B. Kryk-Kastovsky называет допросы и свидетельские показания формами судебного дискурса (judicial discourse), тогда как в работе S. Philips определение ‘judicial’ касается исключительно речи судьи [Philips, 1998].

На процессуальный характер юридического дискурса (legal discourse) обращает внимание исследовательница из Нидерландов M. den Boer, которая проводит анализ нарратива в зале суда [Boer, 1990]. Считая нарратив необходимой составляющей любого судебного процесса, исследовательница предлагает различать связный нарратив (coherent narrative) и нарративную связность (narrative coherence), чтобы провести границу, разделяющую текст как результат и процесс создания связности. Она пишет: «Когда мы говорим о ‘связном нарративе’, мы имеем в виду состояние связности, достигаемое внутри самого нарративного текста на основе соответствия двум критериям – когезии и последовательности. Связный нарратив имеет статус кво, или является пассивным результатом процесса. Этот процесс, активная часть, и есть то, что мы называем ‘нарративная связность’, которая является деятельностью по достижению связности в рамках текста посредством нарративной стратегии» [Boer, 1990: 352]. Исследовательница употребляет термин ‘текст’ (text) по отношению к устным речевым произведениям, а нарративный текст она считает речевым актом, наделенным определенными иллокутивной и перлокутивной силами и тесно связанным с коммуникативной ситуацией. Нарратив в зале суда, по мнению M. den Boer, не является абсолютно монологическим произведением и теряет характер произведения личного, субъективного: «В условиях юридической коммуникации у монолога нет шанса; даже намеренное использование элементов рассказа практически невозможно. Будучи ведомым допрашивающим, рассказ становится разделенным на части и, следовательно, менее ‘личным’. Подавление личности, являющееся признаком вторжения институциональной власти, иллюстрирует асимметричный характер судебного рассказа» [Boer, 1990: 355].

Видим, что в работе M. den Boer нарратив представлен как часть более общего дискурсивного процесса, протекающего в зале суда. Нарратив как отдельный текст связан с окружающим дискурсом интертекстуальными связями, а его исследование предполагает обращение к целому ряду факторов и условий прагматического характера.

Исследователь из Великобритании C. Heffer обращается к нарративам, авторами которых являются обладатели власти [Heffer, 2006]. Ученый рассматривает, как юристы и судьи используют язык в контексте процесса с присяжными, и указывает на существование особого типа языка: «Юристы-профессионалы часто производят гибридную разновидность языка (hybrid variety of language), юридически-обывательский дискурс (legal-lay discourse), которая не является ни по-настоящему юридической в плане лексики и синтаксиса, ни типичным повседневным английским» [Heffer, 2006: 29-30]. C. Heffer не ограничивается констатацией стилистической специфики профессионального языка в процессах с присяжными, а указывает и на ее причину: «Такой тип дискурса можно частично объяснить с точки зрения стратегического напряжения, создающегося в результате необходимости убедить присяжных действовать определенным образом, но убедить в жестких рамках юридической обстановки. Чрезвычайно важной в таком случае представляется сложная природа использования языка (language use), который мы наблюдаем в суде» [Heffer, 2006: 30]. Используя обозначения язык (language) и дискурс (discourse) как эквиваленты, C. Heffer применяет первое в широком смысле. Язык, в его понимании, не просто является набором лексических и синтаксических средств, но и обнаруживает включенные дискурсивные структуры. C. Heffer, указывая на способность профессионального юридического дискурса влиять на ход мыслей присяжных, подчеркивает, что и сами профессиональные юристы строят свой дискурс под давлением определенных когнитивных схем и стереотипов: «Как и в случае с другими видами институционального дискурса на юристов и судей огромное влияние оказывает профессиональная подготовка. Студентов-юристов учат думать как юристов, и этот способ мышления часто оказывается отличным от обыденного мышления» [Heffer, 2006: 31]. Таким образом, C. Heffer связывает коммуникацию в зале суда не только с определенным набором лингвистических средств, но и с ментальными схемами, воплощенными в дискурсе.

К рассмотрению юридического дискурса (legal discourse) в зале суда обращается M. Melissaris. Ученый пишет об ограничениях, накладываемых на юридический дискурс рядом прагматических факторов, а также самой сутью закона [Melissaris, 2003].

Юридический дискурс (legal discourse) и его границы становятся предметом рассмотрения в работе американского ученого L.B. Solum [Solum, 1993]. L.B. Solum считает юридический дискурс одной из областей человеческого дискурса в целом и трактует дискурс как сложное социальное взаимодействие, которое использует язык в качестве необходимого средства. Ученый считает, что «серьезная модель человеческих дискурсов должна отражать реальные типы человеческого поведения, которые образуют эти дискурсы. Так, например, юридический дискурс образован коммуникативным поведением юристов, клиентов, судей, судебных клерков, свидетелей, deponents, ученых и многих других» [Solum, 1993: 315]. Очевидно, что в таком понимании дискурс представляется процессом, включающим помимо собственно языка элементы коммуникативной ситуации и социального взаимодействия. Далее автор обращается к исследованию письменного дискурса контрактного права, считая, что юридический дискурс может иметь как письменную, так и устную форму.

О традиционном юридическом дискурсе в его письменной форме (traditional legal discourse in its written form) пишет исследовательница из Испании M. Llopis [Llopis, 1999]. Исследовательница называет документ контрактного права юридическим текстом (legal  text), однако обозначает свой подход как дискурсивный. M. Llopis указывает на то, что исследования устной юридической речи оказали значительное влияние на тот подход, который выработался у исследователей письменных текстов. Юридический текст не рассматривается только лишь с грамматической и семантической точек зрения. В поле зрения попадают внутритекстовые стратегии и экстралингвистические цели текста. В ходе анализа исследовательница наряду с обозначениями legal text (юридический текст), legal discourse (юридический дискурс) использует термин legalese (легализ), который, по ее мнению, обозначает жанр дискурса. По нашему мнению, употребление термина legalese в таком понимании не совсем корректно, поскольку он в большей степени соотносится с понятием стиля, обобщает наиболее типичные и ярко выраженные лексические и синтаксические особенности юридических документов. Подход P. Tiersma к этому понятию как обозначению стиля представляется нам более верным [Tiersma, 2006].

Включение письменного юридического языка в сферу дискурсивных исследований D. Kurzon объясняет следующим образом: «На фоне растущего интереса к устному юридическому языку изучение письменного юридического языка достигло своего пика в 80-е годы; дальнейшая работа над законодательными текстами, контрактами и завещаниями проводится не столько со структурной точки зрения, сколько в дискурсивном и прагматическом аспектах. Юридические тексты, особенно письменные юридические документы, анализируются как дискурс» [Kurzon, 2006: 729]. S.U. Philips также указывает на включенность в юридический дискурс как устного, так и письменного типов дискурса [Philips, 1998].

J.M. Conley & W.M. O’Barr, заостряя внимание на терминологическом аспекте исследований языка в правовом контексте, указывают на существование двух значений термина discourse – лингвистического и социального [Conley, O’Barr, 1998]. «В лингвистическом значении ‘дискурс’ относится к связным сегментам речи или письма, фактически, к любому фрагменту речи или письма, размером больше отдельного высказывания… Дискурсивный анализ является исследованием того, как такие сегменты, или тексты, структурированы и как они используются в коммуникации», - пишут ученые [Conley, O’Barr, 1998: 6-7]. В социальном понимании дискурс представляется ученым тесно связанным с властью. Ссылаясь на работы М. Фуко, они утверждают, что дискурс является отражением властных структур в обществе. J.M. Conley & W.M. O’Barr убеждены в единстве лингвистического и социального значений дискурса: «…Лингвистическое и социальное понимания дискурса являют собой только лишь различные аспекты одного и того же процесса выражения социальной власти. …Конкретная лингвистическая методика дискурсивного анализа – это необходимое орудие для объяснения дискурса в более абстрактном, социологичеcком смысле» [Conley, O’Barr, 1998: 8]. Убежденные в таком единстве, ученые сочетают в своей работе обширный лингвистический анализ с интересом к социальным явлениям широкого плана.

Понятие дискурс приобретает все большую популярность и в отечественных исследованиях языка в правовом контексте, однако термин часто используется без каких-либо объяснений и как синоним других обозначений – текст, речь и т.д. На рост популярности понятия дискурс в самых разных областях гуманитарных наук и применение его для объяснения социальных явлений через феномен коммуникации указывает Л.Е. Кириллова [Кириллова, 2007]. Исследовательница подчеркивает, что понятие дискурс  возникает в рамках такого подхода, когда процесс коммуникации воспринимается не как просто передача информации, а как процесс социального взаимодействия. В то же время, считает исследовательница, при существующей экспансии понятия дискурс и методики дискурсивного анализа в разные научные и прикладные сферы, включая сферу права, не существует общепринятого терминологического определения дискурса. Л.Е. Кириллова определяет дискурс «как мыслительный теоретический конструкт, моделируемый сознанием субъекта-исследователя и отражающий взаимодействие коммуникантов, а точнее – факт такого взаимодействия, т.е. отношения коммуникации, продуктом которых является текст» [Кириллова, 2007: 338]. Как видим, понятия текст и дискурс разграничиваются. Тогда как текст касается конкретных высказываний, являющихся продуктом взаимоотношений коммуникантов, дискурс составляет целостную систему, помимо собственно текста включающую коммуникантов, код и канал связи, что определяет текстовые характеристики. Предлагаемая модель дискурсивного анализа, по мнению автора, позволяет делать более мотивированные выводы, поскольку они опираются не только на внутрисистемные свойства текста, но и на особенности его функционирования во внешней ситуации. Мы считаем необходимым и принципиально важным рассматривать вербальное воплощение социального взаимодействия в контексте ситуации, и в этом мы согласны с Л.Е. Кирилловой, однако дискурс представляется нам не идеальным конструктом в сознании исследователя, а объективностью, которую можно представить в виде идеальной модели.

На процессуальный характер дискурса в правовом контексте указывают многие отечественные исследователи, и в этом смысле проявляется определенное единство взглядов на юридический дискурс в отечественной и западной юрислингвистике. Так, в статье «Риторика и право» ученые обращаются к проблеме осуществления законности и права посредством риторики и высказывают положение о том, что правовой текст «находится в потоке юридического дискурса, подчиняясь его течению и выражая в себе его общее состояние…» [Баранов, Александров, Голев, 2002]. Поток юридического дискурса, в понимании ученых, образован значительным по своему объему количеством существующих и актуальных юридических текстов. Понятие юридический текст в данном случае толкуется весьма широко. В условиях судебной дискуссии это может быть закон, показания свидетеля, судебный прецедент, письменный документ. Эти юридические тексты образуют в совокупности судебный дискурс как разновидность дискурса юридического и как место «реального права» [Баранов, Александров, Голев, 2002]. Кроме того, по утверждению ученых, в зале суда происходит процесс интерпретации текста закона, который, будучи процессом ментальным, в то же время находит вербальное выражение в речи участников процесса. В связи с этим ученые говорят о существовании дискурса правоприменителя и риторического дискурса как выражения аргументационной деятельности интерпретатора.

Связь юридического дискурса с протекающими ментальными процессами, в частности с процессами интерпретации и аргументации, достаточно очевидна. Н.А. Мишанкина и Ж.А. Рожнева обращаются к юридическому дискурсу как отражению ментальных процессов, но делают это в исторической перспективе, исследуя не индивидуально-авторское видение мира, а характерные черты общенациональной модели [Мишанкина, Рожнева, 2005]. В качестве примеров юридического дискурса ученые исследуют тексты судебных приговоров в контексте социальной действительности 20х годов XX века, которая оказала влияние не только на некоторые языковые особенности документа, но и на саму систему аргументации в целом. Исследователи считают возможным на основе текстологического анализа сделать выводы об особенностях картины мира авторов приговоров и утверждают о тотальной мифологизации сознания. Таким образом, юридический дискурс представлен в работе как завершенный письменный документ, являющийся результатом не только отдельного судебного процесса, но и более масштабных процессов, происходящих в социальной действительности.

Устный судебный дискурс в форме нарратива, становится предметом рассмотрения в работе Т.В. Князьковой [Князькова, 2007]. Автор использует обозначения судебный дискурс, судебная речь и текст как синонимичные и определяет нарратив «как способ текстового представления авторского видения события в его временных и причинно-следственных отношениях», указывая на то, что создателю судебного дискурса доступны определенные типы нарративных компонентов [Князькова, 2007: 132]. Из последующего рассуждения следует, что судебной речи присуща определенная дискурсивная организация. В рамках судебной речи (или текста) выделяются несколько фрагментов, каждый из которых тематически завершен и отождествляется с речевым актом. В свою очередь содержание каждого речевого акта образовано рядом нарративных компонентов, которые взаимодействуют между собой. Предлагая свою схему исследования судебной речи, Т.В. Князькова считает, что важно осмыслить дискурс как процесс осуществления замысла оратора.

Как видим, при обращении к исследованию дискурса правовой сферы как зарубежные, так и отечественные ученые подчеркивают его процессуальный характер, связь с мыслительными и социальными процессами, экстралингвистическими ситуативными факторами, поведением участников коммуникации.

В то же время очевидны и определенные терминологические разночтения. Так, соотношение понятий дискурс, текст и язык представлено недостаточно ясно. Л.В. Правикова, предлагая краткий обзор зарубежных исследований судебного дискурса, называет свою работу «Судебный дискурс: языковые аспекты», что, по-видимому, предполагает включенность языка в дискурс в качестве одного из элементов [Правикова, 2004]. В то же время в самой статье практически происходит подмена одного понятия другим. Л.В. Правикова указывает, что судебный язык обладает рядом специфических черт на фонетическом, семантическом, синтаксическом и прагматическом языковых уровнях. Однако далее автор пишет о семантических и синтактико-функциональные свойствах судебного дискурса, а не языка. При этом исследовательница не рассматривает эти свойства в контексте коммуникативной ситуации, ограничиваясь отдельными замечаниями о прагматических функциях тех или иных языковых элементов. Включение исследовательницей в терминологический аппарат статьи понятия судебный текст еще больше усложняет ситуацию, поскольку это понятие также употребляется как синонимичное судебному дискурсу. По нашему мнению, о прагматических характеристиках необходимо говорить применительно к дискурсу, тогда как фонетический, лексический и синтаксический аспекты в том виде, как они представлены в статье, касаются языка, а не дискурса.

Поскольку нет точного определения, что такое юридический дискурс, данное обозначение применяется иногда к тем типам дискурса, которые, по нашему мнению, нельзя назвать собственно юридическим дискурсом. Так, правовым (юридическим) дискурсом Н.К. Пригарина называет не только законодательные тексты и речь профессиональных участников судопроизводства, но и текст учебника по уголовному судопроизводству [Пригарина, 2007]. Текст учебника, даже и по правовой дисциплине, нельзя, как нам кажется, в полной мере отнести к юридическому дискурсу, поскольку задачей учебника не является формирование новой правовой ситуации. Скорее это пограничный между юридическим и научным тип дискурса.

Таким образом, понятие дискурс является весьма актуальным для современных исследований языка правовой сферы, поскольку с использованием термина связано применение определенной методологии, предполагающей обращение к социальному и ситуативному контексту, когнитивным схемам и поведению участников коммуникации. В то же время обнаруживаются определенные разногласия и несоответствия в использовании исследователями различных терминов, применяемых для обозначения языка в контексте права, из чего можно сделать вывод, что терминологические системы отечественной юрислингвистики и зарубежной судебной лингвистики требуют дополнительной разработки и уточнений.

Литература

1. Баранов В.М., Александров А.С., Голев Н.Д. Риторика и право// Юрислингвистика-3: Проблема юрислингвистической экспертизы: межвузовский сборник научных трудов/ Под ред. Н.Д. Голева. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2002. http://irbis.asu.ru/mmc/golev/20.ru.shtml#20

2. Кириллова Л.Е. Понятие дискурса и процедура лингвистического экспертного исследования// Юрислингвистика-8: Русский язык и современное российское право: межвузовский сборник научных трудов/ Под ред. Н.Д. Голева. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007. Сс. 335-342.

3. Князькова Т.В. Роль нарративной системы в осуществлении авторского замысла (на примере обвинительной речи А.Ф. Кони «По делу об убийстве иеромонаха Иллариона»)// Юрислингвистика-8: Русский язык и современное российское право: межвузовский сборник научных трудов/ Под ред. Н.Д. Голева. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007. Сс. 130-147.

4. Мишанкина Н.А., Рожнева Ж.А. Юридический дискурс как отражение исторических и ментальных процессов (историко-лингвистический анализ)// Гуманитарная информатика. Вып. 2., 2005. huminf.tsu.ru/e-journal/magazine/2/mishank.htm

5. Правикова Л.В. Судебный дискурс: языковые аспекты// Вестник ПГЛУ,2003,№3. http://pn.pglu.ru/index.php?module=subjects&func=viewpage&pageid=41

6. Пригарина Н.К. Оценки как средства манипуляции в юридическом дискурсе// Юрислингвистика-8: Русский язык и современное российское право: межвузовский сборник научных трудов/ Под ред. Н.Д. Голева. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007. Сс. 229-235.

7. Boer M.G.W. den A Linguistic Analysis of Narrative Coherence in the Court-room// Law, Interpretation and Reality. Essays in Epistemology, Hermeneutics and Jurisprudence. Ed. Patrick Nehrot. Kluwer Academic Publ. Dordrecht, Boston, London, 1990. Pp. 346-378.

8. Conley J.M., O’Barr W.M. Just Words. Law, Language, and Power. The University of Chicago Press, Chicago and London, 1998.

9. Heffer C. Legal-Professional Language in Jury Trial// Encyclopedia of Language and Linguistics. Elsevier, 2006. Pp. 29-36.

10. Kryk-Kastovsky B. Legal Pragmatics// Encyclopedia of Language and Linguistics. Elsevier, 2006. Pp. 13-20.

11. Kurzon D. Law and Language: Overview// Encyclopedia of Language and Linguistics. Elsevier, 2006. Pp. 728-731.

12. Llopis M.A.O. The Analysis of a Legal Text: Lloyd’s Institute Cargo Clauses// IATEEL ESP SIG Newsletter, №14, 1999. http://www.unav.es/espSig/orts14.htm

13. Melissaris M. The Immanent Constraints of Legal Discourse, 2003. http://www.ncl.ac.uk/nuls/alsp/ALSP_files/abstracts_files/meliss01.htm

14. Philips S. Ideology in the Language of Judges. How Judges Practice Law, Politics and Courtroom Control. New York, Oxford. OUP, 1998.

15. Solum L.B. The boundaries of Legal Discourse and the debate over default rules in Contract Law// Southern California Interdisciplinary Law Journal. Fall, 1993. Pp. 311-333.

16. Tiersma P. Language of Legal Texts// Encyclopedia of Language and Linguistics. Elsevier, 2006. Pp. 549-556.