Е.А. Кузнецова

(Алтайский государственный университет)

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ЮРИДИЧЕСКОГО ТЕКСТА (ФАКТА) КАК ПРОБЛЕМА ТОЧКИ ЗРЕНИЯ (К ПРОБЛЕМЕ СУБЪЕКТИВНОСТИ)

«Юридический текст, как любой текст имеет неограниченное число смыслов и может интерпретироваться различным образом»

[Александров, 2000, с.107].

Проблема субъективности рассматривается в различных отраслях знания. В данной статье мы обратим внимание на один из аспектов субъективности, наиболее важный, на наш взгляд, для юрислингвистики. Специалисты-юристы всячески отказываются от присутствия субъективности в своих текстах, но поскольку они созданы на естественном языке, субъективность неизбежно будет в них присутствовать, хотя бы для взгляда неспециалиста, которому за строгими формулировками будет видеться множество смыслов и интерпретаций. К такому видению придет и юрист, если он на какое-то время посмотрит на текст глазами неспециалиста. К различным аспектам субъективности в деятельности юристов обращались многие исследователи1, мы отметим два основных источника субъективности юридического текста (как и любого другого специального): коллективный и индивидуальный.

Если рассматривать субъективность как «… всякое отражение субъекта вне его самого…» [Шпет, 1996, с.218], то, на наш взгляд, намечается два направления исследования субъективности в аспекте юрислингвистики. Рассмотрение юридического текста, во-первых, как воплощения индивидуальной субъективности его автора, и, во-вторых, коллективной субъективности авторов данного типа – юристов. Проблема, которая видится нам на данном этапе, находится, прежде всего, в рамках оппозиции естественного языка (отражающего индивидуальную субъективность) и юридического языка (как отображения коллективной юридической субъективности)2.

Роль юриста позволяет ему действовать в определенном поле, но, кроме того, и задает, в свою очередь, определенные ограничения: такие, как, например, рассмотрение события только с точки зрения фактов3, а не в его реальной полноте, стремление к объективности оценок и специфический язык. Такая совокупность ограничений необходима для реализации функций юриста.

В юридическом тексте представлен определенный язык-стиль, отражающий определенный порядок ценностей и представляющий социальную роль – юрист. На наш взгляд, это одна из масок (в том числе и речевых), созданная обществом, в котором она широко и ярко представлена. «Юрист» – одно из «лиц» человека, одна из имеющихся у него ролей. Это человек, надевший «маску», изменивший язык-стиль общения4, здесь «…создается та игра стилем, когда стилизованные экспрессивные формы уже перестают быть отображением действительной субъективности, становится квази-экспрессивными и выступают как символизованные знаки … под стилизованными символическими формами экспрессия субъекта становится квази-субъектом … и если  соответствующие разницы и различия не характеризуют субъекта - лица, имярека, то они непременно говорят о субъекте коллективном, народе, исторической эпохе и т.д. и об их субъективном лике…» [Шпет, 1996, с. 251 –252]. В этом смысле речевая маска субъективна, так как каждая из них говорит о «субъекте коллективном»5. Именно таким субъектом является «юрист».

Коллективная субъективность широко используется в ходе прений сторон в суде. В данной ситуации обвинитель или защитник при выражении процессуальной позиции по делу и убеждения аудитории в ее верности, зачастую приводят ряд оценок данного дела с позиций того или иного социально-значимого типа (определенной маски). Этот прием позволяет представить дело с наиболее выгодных для оратора позиций, позволяет использовать общие знания коллектива, апеллировать к определенному порядку ценностей и вызывать необходимые эмоции в аудитории за счет смысловой нагруженности единиц естественного языка. Оратор в ходе произнесения речи в ситуации судебных прений «меняет» перед аудиторией ряд масок, актуализируя общую память слушающих. Но приводить этот ряд «лиц» и вообще говорить в суде человеку позволяет наличие социальной роли – юрист, а быть услышанным аудиторией ему позволяет наличие социального статуса.

Второй тип субъективности – индивидуальная; в этом случае создается «…сообщение, может быть, передающее и ту же действительность, но субъективным восприятием окрашенную и по тому одному уже индивидуально претворенную» [Шпет, 1996, с. 215]. Такая субъективность выражается, прежде всего, при выборе языковых средств, масок и позиций при интерпретации.

Язык юриспруденции характеризуется точностью, ясностью, использованием слов и терминов в строго определенном смысле. «Юридическому языку свойственны простота и надежность грамматических конструкций, исключающие двусмысленность» [Исаков, 2000, с. 72]. Кроме того, «даже самые неординарные с моральной точки зрения события и факты юрист должен описать в нейтральных выражениях, не оказывая эмоционального давления и не раскрывая своей юридической оценки» [Исаков, 2000, с. 73]. Все эти требования, бесспорно, относятся к коллективной субъективности юристов, и каждый из них в процессе создания текста имеет в виду данные положения, стремится к формализации языка, к его «уплощению». Но реально из существующего набора терминов, клише и штампов выбираются наиболее «подходящие», уместные (с точки зрения данного автора!) в конкретном тексте. Этот выбор, отражающий индивидуальную субъективность, – выбор субъекта. На наш взгляд, отбор из имеющегося набора речевых средств  неизбежен, например, при поиске наименования: истец, пострадавший, господин N. – в ситуации могут обозначать одно и то же лицо, выбор остается за автором текста и зависит  от его желания актуализировать одну из ипостасей человека.

Во многом аналогична ситуация с отбором и интерпретацией фактов. Отбор и оценка последних осуществляется на основе личного опыта субъекта, в том числе и профессионального. Молодой юрист благодаря лишь неопытности может пропустить какой-либо факт, тогда как опытный отметил бы его, возможно, в первую очередь. Но и настоящий профессионал, выработавший определенную схему действий в ситуации, может благодаря именно ей (схеме действий) пропустить что-то, не попадающее в поле действия схемы6.

С проблемой субъективности смыкается, на наш взгляд, и проблема интерпретации.

Исходная позиция субъекта интерпретации определяется, прежде всего, на наш взгляд, наличием специальных знаний в какой-либо области (например, юрист, эксперт по проблеме и т.д.), сюда же входит знание специального языка, который в тексте отражает ценностные ориентации, идеи и взгляды, присущие специалистам данной области, типичные для социальной роли и статуса. Такая связь обозначает наличие модели поведения, в том числе и речевого, и ее мы называем маской. Наличие у человека той или иной маски во многом  определяет его позицию при интерпретации события. В сфере юриспруденции встречаются, как правило, две такие позиции: «юрист» и «неюрист». «Речевое поведение юристов определяется профессиональным мышлением, и в каждом тексте, созданном следователем…(юристом. – Е.К.), так или иначе отражается предметный, операционный и метаязыковой план их профессиональной речемыслительной деятельности. Речевое поведение неюристов основано главным образом на субъективных представлениях о праве и действии правовых предписаний. Речь непрофессионалов подвержена значительным ситуативным влияниям…» [Губаева, 1994, с. 268].

Отправной точкой для юридической интерпретации является событие. Факты, из которых оно состоит, интерпретируются, в данном случае, юристом и неюристом. Причем первый стремится интерпретировать только факты, используя штампы и юридические речевые стандарты, «письменный текст фиксирует своего рода «поток профессионального сознания» [Губаева, 1994, с. 264], а второй – событие в целом, первый - с точки зрения юриста, второй – «человека», описание ситуации в этом случае основывается на экспрессивности речи. Одним словом, «каждая из сторон предлагает свою интерпретацию события» [там же, с. 261]. Здесь необходимо также обратить внимание на проблему протоколирования показаний участников расследования. В ходе создания протокола профессионал – юрист стремится, задавая вопросы, узнать новые факты или уточнить что-либо уже известное. Руководят им в процессе, прежде всего, профессиональные навыки и знания. Человек, которому адресован вопрос, неизбежно должен проинтерпретировать его, как бы переводя с юридического языка на естественный, и ответить (субъективно-пережитое знание передать юристу). Который, в свою очередь, «переводит» ответ на юридический язык, убирает из него всю индивидуальность, интерпретирует с точки зрения юриста и материалов дела и фиксирует в протоколе. Такое «нагромождение» интерпретаций способно исказить информацию как за счет возможного неверного восприятия вопроса, так и за счет соотнесения юристом ответа с его уже имеющимися знаниями по делу7.

В ходе диалога интерпретаторов и интерпретаций, реконструированная картина события свертывается юристом до минимума фактов, который далее интерпретируется им сквозь призму юридических текстов, и результатом здесь является определение факта как противоправного деяния, соответствующего какой-либо статье закона, или непротивоправного. Таким образом, из полноценного события и множества его интерпретаций юрист «создает» формальное его определение, лишенное всех реальных подробностей. Событие сводится к своеобразной точке, которая является в дальнейшем точкой отсчета.

В судебном заседании из этой точки заново развертывается «событие»8 с некоей совокупностью его интерпретаций, причем как профессиональных, так и непрофессиональных, как людей заинтересованных в определенном решении, так и незаинтересованных. Кроме того, обвинитель и защитник в суде, в ходе прений сторон, в речи могут представить определенное количество точек зрения на рассматриваемое дело, представленных в виде речевых масок, отбор которых определяется целевой установкой оратора9, его субъективным набором масок, своеобразным, характерным для него арсеналом.

Таким образом, мы проследили две тенденции в интерпретации юристом события: 1) свертывание информации до минимума, соотнесение факта с «буквой закона», сведение многообразия форм бытия к схеме, определенной правовым пространством; 2) развертывание из схемы полного события. Из яркого описания события, свойственного естественному языку, оно переводится на стандартные формулировки юридического, из которого вновь развертывается бесконечность описаний, свойственная естественному языку.

Отражение в юридическом тексте субъективности, личности автора неизбежно до тех пор, пока тексты данного типа, как и любые другие, не будут создаваться не человеком, не личностью, и, кроме того, не на естественном языке, потому что он несет в себе энергию народа, скопившуюся за время существования языка в виде внутренней формы слова.

Литература

Александров А.С. Юридическая техника – Судебная лингвистика – Грамматика права // Проблемы юридической техники / Под. ред. доктора юридических наук, профессора, академика РАЕН и ПАНИ, заслуженного деятеля науки РФ В.М. Баранова. - Нижний Новгород, 2000.

Горелова И.А. Коммуникативно-правовая деятельность и ее воплощение в тексте (эротетико-логический анализ процессуальной документации) // Юрислингвистика–2: Русский язык в естественном и юридическом бытии: Межвуз. сб. науч. тр. / Под. ред. Н.Д. Голева. - Барнаул, 2000

Губаева Т.В. Прагматика речевого общения в правовой сфере // Разновидности текста в функционально-стилевом аспекте. - Пермь, 1994.

Исаков В.Б. Язык права // Юрислингвистика–2: Русский язык в естественном и юридическом бытии: Межвуз. сб. науч. тр. / Под. ред. Н.Д. Голева. - Барнаул, 2000.

Лебедева Н.Б. О метаязыковом сознании юристов и предмете юрислингвистики // Юрислингвистика–2: Русский язык в естественном и юридическом бытии: Межвуз. сб. науч. тр. / Под. Ред. Н.Д. Голева. - Барнаул, 2000.

Понятие чести и достоинства, оскорбления и ненормативности в текстах права и средств массовой информации. Авторы-составители А.А. Леонтьев, В.Н. Базылев, Ю.А. Бельчиков, Ю.А. Сорокин, ответственный редактор А.К. Симонов, научный редактор А.Р. Ратинов. - Москва: «Права человека», 1997.

Шпет Г.Г. Внутренняя форма слова // Шпет Г.Г. Психология социального бытия. М. – Воронеж, 1996.